ЦАРЬ ЕСТЬ ЗАЩИТНИК ЦЕРКВИ ХРИСТОВОЙ


Событиям февраля-марта 1917 г, связанным с Февральской революцией и свержением Самодержавной Царской Власти, а также участию членов и учреждений Российской Православной Церкви в этих событиях невозможно дать правильную историческую и духовную оценку в отрыве от учения Святой Церкви о Православном Самодержавии, симфонии  Церкви и Царства и месте Православного Императора в Церкви.

Учение о Православном Самодержавии является неотъемлемой частью Церковного Предания, и само понятие Самодержавия относится не к области политических доктрин, а к области Церковного Вероучения. Православная Церковь учит, что Православный Царь получает Свои полномочия непосредственно от Самого Бога; Источником Царской Власти является благая и человеколюбивая Воля Божия, промыслительно избирающая Царя и поставляющая Его на Царство. “Бог, по образу Своего Небесного единоначалия, утвердил на земле Царя; по образу Своего Небесного вседержительства устроил на земле Царя Самодержавного; по образу Своего Царства непреходящего… поставил на земле Царя наследственного”, – пишет Святитель Филарет (Дроздов), митрополит Московский.  “Наш Царь есть представитель Воли Божией. Его воля священна для нас, как воля Помазанника Божия; мы любим Его потому, что любим Бога”,— говорит Оптинский Старец Преподобный Варсонофий.

Получая Свои властные полномочия от Бога, Православный Царь и ответственность за Свои действия несет только исключительно перед Богом. Он ни с кем не разделяет ни Своей власти, ни Своей ответственности за Царское служение. В этой независимости источника власти от кого бы то ни было кроме Бога, нераздельности этой власти ни с кем, и её неподсудности кому бы то ни было кроме как единому Богу и состоит Самодержавие Православного Государя.

В силу Богоустановленности Царской Власти подданные Православного Царя обязаны оказывать Ему послушание, исходя из того, что противление Власти Царя есть противление самому Богу. “Нет греха большего на земле, чем противление Воле Помазанника Божьего”, – утверждает Преподобный Анатолий (Потапов) Оптинский

Православная Церковь учит далее, что власть Православного Царя есть власть Теократическая. Царская Власть “по существу есть Теократия—Богоуправление, при котором Сам Бог является управляющим через помазанного Им Царя”, — объясняет священномученик  епископ  Андроник (Никольский). Царь получает Свою власть не как светский правитель, целью которого является достижение общественного блага, а как служитель Божий, призванный утверждать Христианские начала в земной жизни, направлять жизнь своих подданных к Богоугодным целям и содействовать их спасению в Вечности. Свою деятельность Царь подчиняет не временным земным задачам, а Вечным Божественным ценностям. Такое служение Православного Царя невозможно без точного знания этих ценностей, которые раскрываются в хранимом Святой Церковью учении. Царь непосредственно просвещается  Богом, об этом и в Слове Божьем сказано: “сердце Царево в Руце Божией” (Притч. 21:1).

Святой  Симеон Солунский разъясняет, что, вступая на Престол, Царь “обязуется благоустроять и умиротворять Церковь и всех располагать к подчинению Ей и покорности, потому что и сам Он свидетельствует Ей послушание и верность, приступая к страшным таинствам с главою непокровенною … в знак того, что Он будет идти по пути Божию, правому и неуклонному, ведущему в Царство Небесное”

Никакая другая государственная власть не признается Церковью Богоустановленной, кроме как Царская Власть Помазанника Божия.

“Если нет Веры в то, что Благодать для соборного творчества подается народу Божию только через Богопомазанника и что Господь, управляющий через Него, не ошибается, то, в таком случае, не следует считать себя правоверным. Прогнать Царя можно только вместе с Господом, на  Нем благодатно пребывающим”, — так объясняет учение Церкви Святой праведный Иоанн Кронштадтский.

“Помазанник, который управляет нами при особенном содействии от Духа Святого, есть Помазанник, чрез которого управляет нами Сам Бог”, – добавляет Макарий, митрополит Московский. “Невозможно христианам иметь Церковь, но не иметь Царя”, – пишет Антоний IV, патриарх Константинопольский.

Всю совокупность учения о Православном Самодержавии Церковь кратко выражает в 11-ом анафематизме, провозглашаемом Ею ежегодно в неделю Торжества Православия: “Помышляющим, яко православнии Государи возводятся на престолы не по особливому о Них Божию благоволению и при помазании на Царство дарования Духа Святаго к прохождению великаго сего звания на Них не изливаются: и тако дерзающим противу Них на бунт и измену, Анафема! ( трижды).”

Ввиду общности задач Царства и Священства между ними не может не возникнуть теснейшего единения, которое, однако, не переходит в слияние из-за различия их природ. Священство и Царство призваны сосуществовать неслиянно и нераздельно по образу соединения Божеского и человеческого естеств в Господе Иисусе Христе.

В идеальном случае, когда все подданные Государства являются членами Церкви, а все члены Церкви—подданными Православного Царя, интересы Церкви и Царской власти становится невозможно различить. Такое совпадение видимых границ Церкви и Царства приводит к появлению особого духовно-государственного образования, называемого Христианской Империей.

В условиях Империи Царь зримо олицетворяет Собою соединение Церковного и Государственного иерархических порядков, обладая достоинствами как Главы Государства, так и Главы земной Церкви.

Власть Христианского Императора на земле это отображение Власти Господа Иисуса Христа на Небе, Который есть Великий Архиерей по чину Мелхиседекову, являющийся одновременно Царем царствующих и Главой Церкви. Святитель  Димитрий Ростовский говорит об этом так: “Лицо и сан Царя Христианского на земле есть живой образ и подобие Христа Царя, живущего на Небесах”

При такой симфонии Царская Власть всю свою деятельность подчиняет одной цели – всеми Государственными средствами содействовать Церкви в деле приведения народа в Вечное Царство Христово. В свою очередь Церковь спасение своих членов ставит в неразрывную связь с верным служением Царской Власти, содействует ей в решении Государственных задач и стремится освятить и христианизовать все стороны Государственной и общественной жизни.

Взаимоотношения двух иерархических властей в пределах сохранения симфонических отношений могут быть самыми разнообразными, но не должны нарушать следующие основополагающие принципы:

Следует говорить о независимости происхождения Власти Царской и власти священства. Хотя Царь и приемлет освящение от Церкви в таинстве Помазания на Царство, но саму власть Он получает не от Церкви, а от Бога.
Ни Церковь сама по Себе, ни тем более Церковная иерархия не являются источником Царской Власти.

Нужно говорить о неравнозначности положений Царя и первосвященника. В то время как Царь является единоличным носителем верховной власти в Церкви и Государстве,  никто из церковной иерархии, включая патриарха, не может обладать аналогичным статусом верховной церковной власти, олицетворяющей собой всю Церковь.   С этой точки зрения Царская Власть и власть священства принципиально неравнозначны, и в симфонии Царства и Церкви Царь является ключевой и центральной фигурой, а первосвященник – вспомогательной. Православные Цари всегда определяли кому из епископов быть патриархом, а не наоборот.

Хотя Церковь и имеет свою собственную структуру и органы управления, однако сам принцип Самодержавия, требующий единовластия, исключает возможность существования в одной монархии нескольких независимых властей, создающих ситуацию “государства в государстве”. Поэтому Церковное управление не может быть самостоятельным и независимым от Государственного.

Такая свобода и самостоятельность в управлении могут быть предоставлены церковной иерархии только до определенного предела. Церковное управление не должно подменять Государственного, верховная Власть в Государстве может быть только одна, и это Власть Православного Царя. Потому ересь папизма в таком Православном Царстве просто исключена, не возможна, а если и появляется, то будет всегда искореняться Богопомазанником.

Ересь папизма представляет собой доктрину, где Царская власть признается подчиненной власти священства. Для папизма характерно стремление отождествить Церковь с Её иерархией, а среди самой иерархии наделить патриарха, как первого епископа, особыми Божественными полномочиями, позволяющими ему единолично управлять Церковью, как епископ управляет своей епархией. В соответствии с такой установкой папизм дает первосвященнику не только высшую Церковную, но и высшую политическую власть.

В более мягких формах папизма место первосвященника занимает церковная иерархия, но в любом случае в папизме Царь получает свою власть не от Бога, а от священства и ответственен перед последним за пользование этой властью. Папизм неизбежно приводит к возникновению параллельной государству независимой управленческой структуры, своего рода “государства в государстве”, которое вступает в  борьбу с Царской администрацией за первенство власти. Результатом такой борьбы является разрушение симфонических отношений и отделение Церкви от Государства, что имеет печальные последствия как для первой, так и для второго.

Исторический опыт показывает, что наиболее разрушительные для Православной Церкви последствия несет с собой папизм, который  приводит к внутреннему перерождению Церкви, превращая Её из благодатного Дома Божия в человеческую организацию, в которой власть основана не на благодатном посвящении, а на особом иерархическом положении возглавителя организации.

Последний для поддержания своей власти и единства организации вынужден обратиться к мерам принуждения, для чего либо подчиняет себе Государственный силовой аппарат,   либо создает свой собственный, внутрицерковный. Делается попытка подменить Церковь Христову на земную организацию. Потому папизм принципиально несовместим с идеей Царской Власти как самостоятельной силы, почему неизбежно вступает с ней в разрушительную борьбу, открывающую дорогу  антихристовым силам.

Но, конечно,тут надо подчеркнуть,что Саму Церковь Божию врата адовы конечно одолеть не смогут, по определению нашего Спасителя, а вот поколебать здание Церковное и привести к духовному падению многих православных христиан, они на это конечно способны.
Обратимся к истории Византийской Империи , к истории Второго Рима:

Основополагающим вопросом для правильного понимания симфонии, а также истории Церкви в Константиновскую эпоху является вопрос о месте Царя в Церкви. В отличие от папизма, причисляющего Царя к мирянам и тем самым лишающего Его, как и прочих мирян, каких-либо Церковных полномочий, Православная Церковь рассматривает Царское служение как разновидность священно-церковного, а самого Царя как особый Церковный чин. “Всякий законный Царь имеет священнический чин”, – говорит Святой Ириней Лионский.

Собор 448 г. в Константинополе приветствовал Феодосия II, как Первосвященника и Императора.

Отцы III Вселенского Собора признали в  Святом Маркиане Священника и Императора, победителя в войне и Учителя Веры. По общепризнанному Церковному воззрению Царь является епископом внешних дел Церкви, который обладает всеми полномочиями епископов за исключением священнодействий. “За исключением священнодействий, Император совмещает в Себе все остальные привилегии епископов, на основании которых Его Церковные распоряжения получают каноническую важность”, – писал  Императору Константину Кавасиле в XIII веке Болгарский архиепископ  Димитрий  Хоматин.

В свой Церковный чин Царь возводится через особое Церковное таинство венчания на Царство, совершаемое за Божественной Литургией, которое включает исповедание Царем Православной Веры, коронование Царя, помазание Его святым миром и причащение в алтаре по священническому чину. Находясь в достоинстве епископа внешних дел Церкви, Царь и в дальнейшем причащается наравне со священнослужителями только в алтаре. Особое положение Царя в Церкви подчеркивает и тот факт, что разрешение причащаться в алтаре распространяется и на особ женского пола, занимающих Царский престол, тогда как  Супруга Царя такой чести не удостаивается.

Венчанный на Царство Помазанник Божий соединяет в Своем лице Церковь и Царство, приобретая сакральные черты священства и не утрачивая при этом функций Главы Государства.

Святой  Симеон Солунский, разъясняя, почему после миропомазания Царь входит в алтарь и занимает место между священниками, говорит, что эта честь “дается Императору как Помазаннику Господню и предызбранному Богом Царю Христоименитого народа. Как Благочестивейший, Он и причисляется к освященным лицам в Церкви”

Исторически Церковные полномочия Царей не были строго обозначены и, за отдельными исключениями, канонически закреплены. В зависимости от обстоятельств они то расширялись до права издавать догматические и канонические определения и исправлять Богослужебный порядок (Святые Императоры: Константин Великий, Феодосий Великий, Юстиниан), то сужались лишь до обязанности блюсти внешнюю безопасность и материальное благополучие Церкви, но никогда не оспаривались Церковью в принципе.

“Царь занимает высокое место в Церкви”,—пишет Антоний IV, патриарх Константинопольский,—”Он не то, что другие поместные Князья и Государи. Цари упрочили и утвердили благочестие во всей Вселенной; Цари собирали Вселенские Соборы; Они же подтвердили Своими законами священные каноны о благоустройстве Христианской жизни, и много подвизались против ересей; наконец, Цари вместе с соборами определили порядок архиерейских кафедр и установили границы митрополичьих округов и епархий”.

Наглядное представление о месте Царя в Церкви дает расположение частиц на дискосе при совершении Проскомидии, которое символически изображает всю Церковь Христову. Частица, вынимаемая за Царя, уступает по размерам только Богородичной частице и располагается  выше частиц, вынимаемых за патриархов. Поэтому знаменитый канонист патриарх Феодор Вальсамон утверждал, что “сила и деятельность Императора простирается и на душу и на тело подданных, тогда как патриарх есть только духовный пастырь”, а архиепископ Болгарский Димитрий Хоматин писал, что “Император стоит выше соборных определений и сообщает им силу и действие. Он есть Вождь Церковной иерархии и Законодатель по отношению к жизни и поведению священников; он имеет право решать споры между митрополитами, епископами и клириками и избирать на вакантные епископские кафедры … Его постановления имеют силу канонов”

События февраля-марта 1917 года нельзя рассматривать в отрыве от истории симфонических отношений Священства и Царства в предыдущие столетия и того факта, что Русское Царство Самодержавных Царей всегда осознавало себя духовным и историческим преемником Христианской Византийской Империи в контексте концепции “Москва – Третий Рим”. Это преемство идеалов Империи как всемирного Христианского Царства и Православного Императора как  Защитника и Покровителя Вселенской Церкви красной нитью проходит через всю Русскую историю, начиная с XV века.  Поэтому характер и основные проблемы Церковно-государственных отношений Византии были унаследованы Россией.

При изучении истории этих взаимоотношений, как в Византии, так и в России, православный христианин обязан учитывать то обстоятельство, что подавляющее большинство исторических изысканий на эту тему написано во второй половине ХIX— первой половине ХХ века, т.е. в период широкого распространения антимонархического правосознания, массового разрыва с Церковным Преданием и господства либерально-масонских исторических концепций.

Общепринятый  в современной  исторической  науке и  церковной  публицистике взгляд на отношения Церкви и Царства в Византии, при которых  Император стоял во главе Церкви, как на “цезарепапизм” сформировался в результате повсеместного усвоения  указанного модернистского, либерально-масонского, узкопартийного псевдо-церковного мировоз-зрения.

Основой Византийской системы Церковно-государственных отношений, заложенной ещё Святым Императором Константином Великим, являлся взгляд на Царство и Священство как на два различных вида служения, имеющих единый Источник и преследующих одну и ту же цель—Царствие Божие. Этот взгляд был развит Святым Императором Феодосием Великим, официально закреплен в новеллах Святого Императора Юстиниана и принят Церковью.

Византийская Империя (Второй Рим) была наследницей языческой Римской Империи, от которой переняла её теократическую традицию соединения верховной политической власти Императора с Его религиозной властью в качестве pontifex maximus. С обращением Святого Императора Константина в христианство эта традиция получила христианское переосмысление. Если для язычников Империя являлась религиозной ценностью сама по себе, то для христиан ценность земной Империи состояла в её связи с Царством Божиим, когда земное Царство является средством приуготовления к вхождению в Царство Небесное. Византия понималась как священная земная Империя, сохраняющая соотношение иконы и Первообраза — Царства Небесного, и Благочестивый Ее Император представлял Бога перед людьми и людей перед Богом.

Хотя в Христианской Империи Царь лишался Своего Божественного статуса, но при этом Он сохранял сакральное, Божественное значение Своей власти, высшей целью которой стало служение Богу. Император перестал быть богом, но оставался носителем Образа Божия на земле, сделался Главой всего Христианского мира и отвечал перед Богом за спасение своих подданных. Поэтому, когда место языческого культа заняла Христианская Церковь, то Император сохранил в отношении Неё Свое прежнее главенствующее положение и Свои полномочия. Он продолжал стоять выше человеческого суда и закона. Положение Императора было в этом отношении настолько исключительным, что под анафему Церкви мог попасть любой церковный чин: папы, патриархи, величайшие богословы,  учителя-подвижники и т.д., и только Императоры никогда не были официально осуждены Церковью.

В своем объяснении 18-го псалма Святитель Амвросий Медиоланский утверждает, что Императоры не должны подчиняться закону, однако, комментируя слова Пс. 51:4, тот же Святитель говорит: “…хотя законы и находятся во власти Императора, и Он может нарушать их без наказания, Он все же должен подчиняться Богу”.

Таким образом, в Византийской Империи Царь понимался как Наместник Бога на земле, который утверждает Его Закон, Он являлся единственным Законодателем, при условии, что Его законы согласуются с Законом Божиим.

Император издавал законы по всем вопросам, включая и Церковные, и эти законы принимались Церковью как обязательные правила, если, конечно, они не противоречили уже имеющимся канонам. Так, например, именно Святой Император Юстиниан Своими новеллами определил возраста, ранее которых невозможно рукоположение в епископский, пресвитерский и диаконский сан, и эти правила действовали в Церкви задолго до того как Она закрепила их в канонах.

Церковь, хотя и могла управляться по своим правилам, но они не были узаконены, пока Император не утвердит их. Сборники Церковных законов в Византийской Империи носили характерное название Номоканонов, от слов nomos – закон (императорский) и kanon – правило (соборов или Отцов).

Только Император мог придать решениям Церковных Соборов силу закона. Даже такие чрезвычайные Церковные органы как Вселенские Соборы созывались исключительно по желанию Императоров, а зачастую и по Их инициативе для общецерковного обсуждения тех или других вопросов. Император назначал время и место для составления таких Соборов, нередко председательствовал на них и закрывал их по разрешению тех задач, для которых они созывались, а равным образом принимал меры к поддержанию порядка на Соборах.

Императорская Власть являлась центром не только Государственного, но и Церковного единства. Сама Церковь, как Кафолическая и всеобщая, видимые границы которой совпадают с пределами Римской Империи, не могла обойтись без общепризнанной центральной власти, которая бы олицетворяла единство Церкви, решала бы важнейшие Церковные дела, и издавала бы важнейшие Церковные распоряжения.

Такой властью не могли быть высшие епископы (патриархи, папы) потому, что власть каждого из них в отдельности простиралась лишь на определенный территориальный округ. Не могли быть таковой властью и Вселенские Соборы, потому что это был институт чрезвычайный, а не постоянный, решавший к тому же вопросы Веры и отчасти Церковного законодательства, а не вопросы управления.  Поэтому в Византийской Империи центром постоянной общецерковной власти, пекущейся о всей Церкви, издающей законы и распоряжения, обязательные для всех Церковных инстанций, естественным образом стала Императорская Власть Богопомазанника.

Святитель  Лев, папа Римский, в письме к  Императору Льву I-му, так определяет полномочия Царя: “Царская Власть сообщена Тебе не только для управления миром, но особенно для охранения Церкви, чтобы Ты, обуздав некоторые дерзости, и добрые постановления защитил и истинный мир восстановил там, где было возмущение”.

Император стоял во главе как Государственного, так и Церковного порядка, и в отношении к Нему епископы были такими же помощниками в области духовного управления, какими были высшие царедворцы в области  Имперского.

Когда внутри Церкви возникали серьезные разногласия по различным вопросам, в обязанность Императора входило созвать Собор и, председательствуя на нем, решить вопрос, придав ему силу закона. Эта система не была идеальна, как не может быть ничего идеального в падшем мире, но она была оптимальна как с теоретической, так и с практической точек зрения. Все епископы имели равную власть по благодати, и поэтому ни один из них не мог претендовать на главенство. Главенствующее положение самим ходом событий приобрел Император — Государь всей Христианской Вселенной.

Церковь должна быть единой в Вероучении, а Государь являлся  опорой этого единства. Поэтому естественно и логично, чтобы во главе Государственного и Церковного порядка стоял один человек – Православный Император.

Возражения против такого положения вещей и проповедь о превосходстве Священства над Царством раздавались, как правило, из рядов преследуемых Царской властью еретиков – ариан,  несториан, монофизитов, манихеев и прочих отступников от Веры Христовой.

В отношении статуса Императорской Власти господствовало единодушное согласие в том, что Святитель Григорий Палама выразил словами: “Ты судил Им царствовать над жребием Твоим и над земной Церковью Твоею. Ты поставил Их защитниками Церкви, покровителями Твоего наследия, хранителями нашей Веры в Тебя”.

Исключительное положение Императора отразилось и в иконографической традиции: вплоть до XIX века на иконах Вселенских Соборов Император изображался во главе и выше всех иерархов, причем даже тогда, когда Он исторически на Соборе не присутствовал.

Никакой реальной альтернативы Имперской системе власти не существовало, если не считать “альтернативой” Римский папизм.

Имперская система, созданная Святыми Императорами  Феодосием Великим и Юстинианом, предоставляла Вселенской Церкви единственно  возможный механизм соборного принятия решений по важнейшим догматическим и вероисповедным вопросам и обеспечивала единство Церкви.

Но, существовала уже в то время опасность, которая  исходила от некоторых Константинопольских патриархов. Их соблазнял пример Римских епископов, сосредоточивших в своих руках высшую церковную власть и подчинивших себе западных государей. Эти патриархи не желали удовлетворяться теми широкими полномочиями Государственного характера, которыми они были наделены в византийском церковно-государственном организме, а претендовали на равное положение с  Императором или даже стремились возвыситься над Ним.

Аргументация в пользу духовного и политического превосходства Константинопольских патриархов над Царями опиралась  примерно на те же доводы, что и у римских папистов, и на те же исторические фальшивки (“Константинов дар” и пр.), что и на Западе.

Особенную опасность византийский папизм приобрел в последний период существования Империи, когда после отпадения Рима и потери территорий трех восточных патриархатов столичный патриарх оказался фактически первым епископом Второго Рима.

В ряде документов этого времени наблюдается постепенное переосмысление отношений Церкви и Царства, и в симфонии Царя и Церкви место последней начинает занимать патриарх. Фигура патриарха у византийских папистов приобретает исключительное значение. Он признается, ни много ни мало, земным олицетворением Спасителя, ему принадлежит исключительное право суда и управления всей Церковью, а также право толкования Церковных постановлений и правил Вселенских Соборов. Император, как лицо якобы светское, не имеет в Церкви никаких прав, у Него есть лишь политическая власть, а духовная принадлежит патриарху. В ведении Царя находятся только тела граждан, в ведении же патриарха их души.

Поскольку превосходство души над телом было аксиомой, не подлежавшей никаким сомнениям, то отсюда византийские паписты делали вывод о превосходстве священства над Царством, патриарха над Царем и даже о признании патриарха источником политической власти.

Восточные “папы” точно также как и Римский епископ претендовали на единоличное управление всей Церковью и безусловное признание своего высшего вероучительного авторитета, а по отношению к Государству по примеру Папы  требовали от Царя подчинения себе и вступали с Ним  в борьбу. В пылу этой борьбы Константинопольский папизм совершенно не отдавал себе отчета в том, что его противоборство с Императором подрывает силы Империи и тем самым ставит под угрозу само Ее существование; крушение же Империи в первую очередь ударит именно по Церкви, ибо оставит Её беззащитной перед лицом воинствующего ислама.

Окончательного торжества папизма и разрушения симфонии на Востоке не произошло только потому, что восточные кандидаты в “папы” почти всегда встречали мощное противодействие в лице Благочестивых Императоров. В этом отношении Святые Императоры, хорошо осознававшие Божественное происхождение Своей Власти и обязанность быть Блюстителями Церкви,  удерживали  не только внешние силы  зла, но и силы внутрицерковного отступления в лице честолюбивых архиереев, желавших быть “викариями Христа”.

Хотя восточный папизм и был мягче западного, однако, его несостоятельность  в качестве альтернативы традиционной Имперской системе и его разрушительный не только для Государства, но и для Церкви характер не подлежат никакому сомнению. Это особенно стало ясно после падения Византийской Империи.  В этот период восточный папизм, уже не сдерживаемый Императорской Властью, получил возможность воплотить свои мечты в жизнь.

Под властью турок Константинопольский патриарх, сохранив свой титул “вселенского патриарха” и власть над остальными поместными Церквями, приобрел и статус гражданского правителя всех православных христиан Османской империи. К удивлению самих теоретиков папизма практическим результатом этого стало духовно-нравственное разложение Церкви: открытая и всеобщая симония (продажа церковных должностей, включая и патриарший престол), частая смена патриархов (только в XVIII веке за 73 года в Константинополе сменилось 48 патриархов), денежные поборы с населения в пользу епископов и так далее.

Таким образом, борьба Римского папы и Константинопольского “вселенского патриарха” с Императорским Престолом за ложно понимаемую “независимость” Церкви явилась одним из решающих факторов крушения Византийской Империи — Второго Рима.

Если Римский папизм разрушал Византию внешне, организовав на Западе собственный вариант Империи и навязав её государям извращенную систему церковно-государственных отношений, то Византийский папизм своей борьбой за “права Церкви” убивал остатки Империи изнутри. “Свобода” и “независимость” от Императорской власти дали восточным патриархам  не свободную Церковь, а церковно-гражданское гетто, находящееся под игом иноверцев. Потому Константинопольский патриархат смог выжить в последующие века исключительно благодаря заступничеству, покровительству и помощи Самодержавных  Русских Православных Царей и Императоров.

После падения Византийской Империи во всем мире осталось только одно Православное Государство – Московская Русь. К Русскому Царству как единственному оплоту Православия обращаются взоры всех православных христиан, и Русский Государь самой силою событий выдвигается на роль Защитника и Покровителя Вселенской Церкви.

Выражая общую мысль, Константинопольский патриарх Иеремия писал Царю Феодору Иоанновичу: “По истине в Тебе, Благочестивом Царе, пребывает Дух Святый, и Ты один под небесами именуешься Христианским Царем во всей Вселенной у всех христиан”.

Русская религиозная мысль, ещё до того как за Московскими Князьями официально утвердился титул Царей, уже сформировала представление о Москве, как о Третьем Риме, получившим историческую миссию быть единым Христианским Царством во всей Вселенной и духовным наследником обоих  Римов. К тому моменту, когда Святой Благоверный Царь Иоанн IV Грозный первым из Русских Государей принял титул Царя и венчался на Царство по чину венчания Византийских Императоров, это духовно-историческое преемство с Византией стало общепризнанным.

Из взгляда на Московского Царя, как на преемника Византийских Императоров, само собой вытекало, что и для Русской Церкви наступил период существования с Самодержавной Властью Православного Государя на Византийских основах.

Как и в Византии, Царская власть простиралась вообще на все стороны Церковной жизни, так что нельзя указать какую-либо область, или какой-либо род Церковных дел, которые были бы принципиально изъяты из компетенции Царя.

Постановления Стоглавого Собора 1551 года ясно показывают, что вопросы Церковных обрядов, канонизации святых, установления праздников, Церковной дисциплины, монастырского благочиния, Церковно-юридического законодательства, созыва соборов, замещения епископских кафедр и многие другие входили в круг попечения Царской Власти.

В тех случаях, когда открывалась какая-нибудь ересь, Московский Государь действовал против нее по образцу Византийских Императоров, собирая вместе всех “сущих под Его областию” (т. е. властью) епископов для осуждения ереси на соборе, точно также как осуждались ереси на древних Вселенских Соборах.

В делах Церковного управления Государь действовал вместе с представителями высшей духовной иерархии: с Московским митрополитом (затем патриархом) и собором епископов. Учреждение патриаршества произошло по инициативе Царя и логически выводилось из того, что в симфонии Церкви и Царства на место Византийского Императора заступил Московский Царь, соответственно Он должен иметь при Себе и патриарха, который был в Византийской Имперской системе.

Таким образом, в древней Москве главную роль во всей Церковной жизни играл Государь, без воли и согласия которого не могло осуществиться ни одно серьезное мероприятие, в частности не мог состояться ни один Церковный собор, а равно и соборные постановления без Его одобрения не могли получить силы закона.

В Москве XV-XVI веков господствовало представление о Царе как о  лице, которому принадлежит всецелое попечение не только о делах Государственных, но в равной мере и о делах Церковных. Царь есть единственный источник всякого закона, как гражданского, так и Церковного, так как Он есть Наместник Бога на земле и Его Господь, как Своего Наместника, обязал заботиться не только о Государстве, но и о Церкви.

Преподобный  Иосиф Волоцкий это древне-московское понимание роли Царя выражает так: “бози бо есте (Цари) и сынове Вышняго… Царь убо естествомъ подобенъ есть всемъ человекомъ, властію же подобенъ есть вышнему Богу… Господь Богъ устроилъ Царя въ Свое место, и посадилъ на Царскомъ престоле, судъ и милость предалъ Ему, и Церковное и монастырское, и всего Православнаго Государства и всея Русския  земли власть и попеченіе вручилъ Ему”

Собор 1660 года о Царе говорит так: “Ему же (Царю) Свою Церковь Господь преда, и закону Ея поучатися день и нощь научи на устроеніе и возгражденіе сущимъ подъ рукою людемъ…”

Поэтому Московские Государи в сознании лежащей на Них ответственности за Церковь считали Себя призванными и обязанными иметь постоянный верховный надзор над всей Церковно-религиозной жизнью народа, руководить всеми действиями высших Церковных властей и наблюдать, чтобы эти действия всегда были согласованы с Божественным Законом, Охранителями и Исполнителями которого являются Цари.

Именно исходя из высокого Византийского представления о Царях как о Наместниках Бога на земле и Защитниках Вселенской Церкви за Московскими Государями закрепилось право, минуя все Церковные власти и учреждения, предпринимать  Свои собственные меры к упорядочению, исправлению и улучшению Церковной жизни.

Лукавый же активно противодействовал этому. Потому, чем больше укреплялась на Руси Византийская Церковно-государственная система и Власть Самодержавного Государя, тем сильнее звучали голоса о превосходстве священнической власти  над  Царской.

Наконец, в Царствование Алексея Михайловича, патриарх Никон открыто бросил вызов Самому Государю, предложив свою собственную концепцию Церковно-государственных отношений.

Никон был первым в Русской Церковной истории папистом, открыто провозгласившим принцип верховенства власти первосвященника над властью Царя.

Имевший самые смутные представления о Византийских принципах симфонии, плохо представлявший, в чем же заключаются действительные интересы Церкви в Самодержавном монархическом Государстве, Патриарх Никон вступил в священную, как ему казалось, борьбу с Царем во имя преобладания Церкви, как Царства Небесного, над Государством, как Царством земным.

Ошибочно принимая власть Помазанника Божия за власть светскую, патриарх Никон отверг Государственной идеал Теократии, которым до сих пор жили Византия и Москва, и выдвинул взамен принцип иерократии, не осознавая, что вступает на проторенный западными папистами путь, в конце которого—разрушение симфонии, гибель Государства и порабощение Церкви Ея врагами.

Полемизируя с Царем, патриарх Никон воспроизвел буквально все классические аргументы папистского мудрования  вплоть до теории “двух мечей” и подложных “лжеисидоровых декреталий”. Совершенно в латинском духе Никон отрицал за Царской Властью какое-либо самостоятельное духовное значение, и доказывал самодостаточность священства, которое “царства преболе есть”.  Не от Царства священство начало приемлет, а от священства на царство Цари помазуются, утверждал Никон. Священство есть власть первоначальная, Царство – власть производная. Царь пред помазанием должен произнести исповедание Веры, а первосвященник, выслушав это исповедание, судит о том, право ли верует Царь, и достоин ли получить Престол.

В полном соответствии с доктриной “двух светил” Римского папы Иннокентия III , Никон учил, что Царская Власть – это Луна, заимствующая свой свет от Солнца, а архиерейская власть – Солнце, благодаря которому и Царь становится светилом.

Вслед за западными папистами Патриарх Никон считал Царя мирянином, который не имеет никакой власти в Церкви, а только обязан действовать своим мечом против врагов Православной Веры, когда того потребуют архиерейство и все духовенство.

Сам Патриарх Никон не скрывал источника, из которого он почерпнул свои рассуждения: “Папу за доброе отчего не почитать?” ответил он на обвинения одного из своих судей на Соборе 1667 г.

Никон свято верил в подлинность доказанных исторических подделок, таких как “Вено Константиново” (где Константину Великому ложно приписываются слова о превосходстве священнической власти над Царской и рассказываются басни о том, как Святой Император добровольно стал конюшенным у Римского папы) и повелел включить “Вено” в состав печатной Кормчей.

Папизм как учение имеет свою четкую внутреннюю логику, которой не смог избежать и патриарх Никон. Эта логика закономерно привела его к идее византийских папистов о патриархе как земном Наместнике Христа, и епископах – как образах апостолов, откуда он сделал вывод, что патриарх и епископы суть разные степени священства, до чего не договаривались ни Константинопольские патриархи, ни Римские папы.

Началось постепенное свертывание соборного начала в Церкви и установление в Ней патриаршего всевластья. Никон единолично, без соборного обсуждения, назначал, низлагал, запрещал и судил архиереев и архимандритов.

Следуя той же неумолимой логике папизма, Никон для укрепления верховной власти патриарха начал отстраивать свою собственную, параллельную Государственной и независимую от неё, структуру церковно-гражданского управления, создавая тем самым гибельное для страны двоевластие.

Никон настаивал на том, что жизнь Церкви не подлежит никакому надзору и контролю со стороны Царя, а патриарший чин не подлежит Царскому суду.  В этом отношении Никон настолько увлекся, что фактически стал отрицать за Царем право судить своих подданных, если они принадлежат к Церковному клиру. “Откуда ты принял такое дерзновение, – писал он Царю, – сыскивать о нас и судить нас? Какие законы Божии Тебе велят обладать нами, рабами Божьими? Не довольно ли Тебе судить людей царствия мира сего?”

Утверждаемый патриархом Никоном параллелизм властей подрывал сам принцип Самодержавия, как единоличного и единоначального правления, и однозначно вел к разрушению симфонии и распаду Государства, повторяя в этом отношении судьбу всех папизмов.

Никон требовал для Церкви статуса государства в государстве, а для патриарха – власти неограниченной, самодержавной. При этом характерным было стремление Никона и сочувствовавших ему архиереев выйти из подчинения Царской Власти, но при этом сохранить за собой все полученные от неё мирские права, привилегии, и другие преимущества.

Патриарх Никон в истории Русской Церкви занимает исключительное положение. Именно ему принадлежит авторство Русского варианта папистской доктрины, которая, не подвергаясь существенному пересмотру, с тех пор завладела умами и сердцами наиболее честолюбивых Русских архиереев вплоть до революции 1917 года и после.

Все последователи ереси папизма в России неизменно вдохновлялись идеями Никона и свои теоретические построения, так или иначе, выводили из доктрины Никона, развивая её в частностях, но ничего не меняя в её основах. Наиболее емко основные положения этой доктрины в области Церковно-государственных отношений можно сформулировать следующим образом:

1) Церковь есть установление Божественное, вечное и святое, а Государство – установление человеческое, временное и греховное. Обращение Императора Константина Великого в христианство ничего в природе Государства  не изменило. Христианская Империя остается тем же царством мира сего, как и не христианская, а христианский Царь по отношению к Церкви является всего лишь светской властью.

2) Если Царство признает себя христианским, то оно обязано предоставить Церковной иерархии самые широкие права и материальную основу для полной самостоятельности. Церковная иерархия должна иметь статус экстерриториальности ( исключительности ), и за ее деятельностью не может быть никакого контроля и надзора со стороны Государственной власти. Как лицо светское Царь не имеет право вмешиваться в дела Церкви.

3) В делах государственных Цари, как верные сыны Церкви, должны следовать тому, чему учит Церковь. Голосом же последней является патриарх  и вообще иерархия. Царь есть мирянин, и как всякий мирянин, желающий спастись, Он должен  во всем, не исключая и дел государственных, оказывать послушание  иерархам, которым сам Господь дал Божественное право “вязать и решать”.

Для умиротворения поднятой патриархом Никоном смуты Святой Благоверный Царь Алексей Михайлович вынужден был созвать специальный Собор и пригласить на него восточных патриархов, поскольку Патриарх Никон власти Русских архиереев над собой не признавал, а считал, что судить его может только Вселенский Собор.

Благочестивейший Государь, справедливо полагая, что у Него не может быть подданных, Ему не подвластных, и что в Самодержавном Государстве не может и не должно быть двух начал, попросил Собор сформулировать основные принципы симфонии, которые бы обеспечили гармоничное существование Церкви и Государства и устранили в будущем возможность конфликтов, подобных никоновскому.

Однако вопреки ожиданиям Царя Собор, осудив самого Никона и его претензии на главенство в Государстве, фактически взял под защиту порочную никоновскую идею о двух параллельных и равноправных властях в Государстве: Царской и патриаршей. “Да будет признано, что Царь имеет преимущество в делах Государственных, а патриарх—Церковных”, —решил Собор.

Папистские идеи патриарха Никона явились для Русских архиереев чрезвычайным соблазном, а Богословского противоядия латинской отраве, подаваемой  в православной оболочке, на тот момент ещё не было. Незнание типичных для симфонии искушений  и Богословское невежество большинства Русских иерархов не позволили им разглядеть огромную опасность, таящуюся в Никоновских идеях.

Русский епископат встал на защиту “заветов” патриарха Никона и гордился его “завоеваниями”, в ослеплении не видя, что эти “заветы” не несут ничего кроме разрушения Церковно-государственного единства и в будущем обязательно должны вызвать ответную реакцию со стороны Государства.

Принятая соборная формула имела самые губительные последствия. Выработанное веками традиционное понимание симфонии как неслиянного и нераздельного единства Церкви и Царства в одном Церковно-государственном организме, возглавляемом Царем—Помазанником Божиим, она подменила идеей двух независимых начал—церковного и “светского”, которые ради общего блага должны заключить между собой  союз с разграничением сфер влияния каждого начала.

Византийская идея Вселенского единства Царства и Церкви уступала место западной концепции разделения на государственную и церковную организации со своими полномочиями и компетенциями. Этой чисто западной идее союза двух организаций для полноты не хватало лишь её юридического оформления в виде договоров и соглашений, в которых бы четко были расписаны права каждой из сторон и их взаимные обязательства друг перед другом.

Лишь по причине того, что в России в то время юридическая наука и Государственное право были совершенно не развиты, собор и не смог указать никаких четких правовых формул для такого союза, ограничившись самой общей и двусмысленной фразой о преимуществе одной из сторон в делах Церковных, а другой – в делах Государственных, которую можно было толковать как угодно.

В отдаленной перспективе плоды ошибочного соборного решения должны были быть катастрофическими. Вслед за разделением компетенций Царской и Церковной властей неизбежно должно было рано или поздно последовать и взаимное отделение целей Государства от целей Церкви.

Завершиться этот процесс должен был, как и на Западе, полным крушением симфонии, отделением Церкви от Царства с превращением первой в “религиозную организацию”, а второго – в светское государство, исповедующее принцип “свободы совести”.

Преемники патриарха Никона патриархи Иоаким (1674-1690) и Андриан (1690-1700) совершенно не чувствовали грядущей опасности, напротив, с усердием продолжали дело Никона, не переставая повторять речи о превосходстве  власти священства над властью Царства.

Патриарх Иоаким всю свою энергию направил на выполнение намеченной Никоном программы создания “государства в государстве” со своей независимой администрацией, своим законодательством, чиновниками, судом, финансами, земельным фондом, крепостными крестьянами и налогообложением.  До “идеала”, осуществленного на Западе Римскими папами, не хватало только своей монеты, своего войска и своих послов в заграничных странах. При этом в полном противоречии с основополагающими принципами симфонии, но зато в полном соответствии с новым принципом “разделения властей”, деятельность патриарха Иоакима протекала не в русле сотрудничества с Царской Властью, а в русле противоборства с нею, в постоянной борьбе с Царской администрацией за “права Церкви”.

Патриарх Андриан продолжал по примеру своих предшественников проповедовать папистскую формулу взаимоотношений Церкви и Царства. В своем “Увещании к пастве”, написанном вскоре после вступления на патриарший престол, он слово в слово повторяет латинскую теорию “Двух мечей” с господством меча Церковного над мечом светским. “Два начальства устроил Бог на земле, священство, глаголю, и царство”, – пишет Андриан, – “Царство власть имать точию на земли, … священство же власть имать и на земли и на Небеси”. Не Царь, а патриарх есть глава всей Христианской Вселенной. Патриарх есть образ Христов, а все православные суть его духовные сыновья и послушники: Цари, князи, вельможи, воины, “всякий возраст и чин правоверных”. А потому, “слушаяй  бо меня, Христа слушает, а отметаяйся  меня и не приемляй  глагол моих,  рекше Христа Бога отмещет и не слушает, яко сам Христос рече”.

Таким образом, к тому моменту как Царь Петр Алексеевич стал в 1696 г. единоличным правителем Русского Государства, Церковно-государственные отношения находились в состоянии, близком к катастрофическому. Идея  папизма  не только прочно овладела умами и сердцами большинства Русских архиереев, но и начала активно воплощаться ими в жизнь, подтачивая здание симфонии изнутри и грозя обрушить его в самом ближайшем будущем. Положение осложнялось ещё и тем, что  сами проводники папистских идей не осознавали ее разрушительной силы, а были уверены, что творят благое и святое дело защиты и укрепления Церкви Христовой.

Ни одно из Государственных мероприятий Императора Петра I не подвергалось такому  невежественному истолкованию и злонамеренному оболганию, как подготовленная и проведенная Им реформа высшего Церковного управления. Глубоко и всесторонне продуманная, Богословски обоснованная, благодетельная как для Государства, так и для Церкви, и сумевшая отсрочить назревавшее крушение симфонии на целых два столетия реформа была усилиями сторонников  папизма и церковных историков либерально-масонского образа мыслей представлена как нечестивое деяние, торжество идей цезарепапизма, дикий антиканонический произвол и порабощение Церкви Государством.

Для объяснения проведенной Императором реформы историки и публицисты этого лагеря строили самые фантастические и нелепые схемы вплоть до обвинений Петра I в тайной симпатии к лютеранству и желании устроить в России светское, нехристианское государство западного типа. В биографии Императора тщательно выискивались факты Его непристойного поведения,  не церковности, неуважения к Русской старине, симпатии Его к западным формам жизни, и в совокупности  этих разрозненных фактов пытались отыскать причины, побудившие Царя на реформу, сводя в конечном итоге всё к личности самого Петра.

Но нет ничего более абсурдного, чем объяснять личными причинами действия человека, который Сам о Себе сказал: “А о Петре ведайте, что жизнь Ему не дорога, лишь бы жила Россия, благочестие, слава и благосостояние Её”.

В действительности всё, что Император Петр позаимствовал с Запада, это идею о том, что Государство может иметь свою собственную, самостоятельную цель в процессе обустройства земной жизни своих подданных.

Если  до Петра I  господствовало убеждение, что высшей и единственной целью Государства может быть лишь служение Богу, то Государь впервые допустил возможность для Государства преследовать и свою особую цель—достижения общего блага в земной жизни.

При этом, если на Западе идея общего блага полностью вытеснила из Государственной жизни идею служения Богу, и Государство там действительно стало светским, то в России идея общего блага и общей пользы была выдвинута Императором Петром не взамен, а в дополнение к основной идее служения Богу, от которой Петр Великий никогда и не мыслил отрекаться. Русское Государство и после Императора Петра  оставалось Государством Теократическим, а не светским.

Царь Петр I воистину по праву принял звание Императора, ибо Он, как никто другой из Его современников, понимал древне-византийскую идею Империи с её принципом неразрывной связи Церкви и Царства, когда не только мощь и благоденствие Царства зависят от благоустроения и силы Церкви, но и расцвет самой Церкви возможен только в едином сильном Самодержавном Государстве, могущим оградить Церковь от всех угроз как извне, так и изнутри. Этого никак не хотело понять большинство Русских иерархов, мыслящих узко, смотрящих на Церковь как на изолированный организм (если не как на свою вотчину), которая Государству ничем не обязана, напротив последнее всем обязано Церкви.

Такие личности как Святитель Митрофаний Воронежский, Святитель Феофан Прокопович, которые решительно поддерживали преобразования Благочестивейшего Государя  Петра Великого, понимая их насущную необходимость, составляли скорее исключение, чем правило.

Таким образом, в самом начале своего единоличного Царствования Государь Петр Алексеевич столкнулся в области Церковно-государственных отношений с двумя фундаментальными трудностями, которые он обязан был разрешить, если не желал погибели Русского Государства и Русской Церкви:

а) нежеланием подавляющего большинства Русских иерархов понимать значение Государства для Церкви и необходимости для Церкви Государственного служения и
б) повальным их увлечением папистским вариантом симфонии, при полной неспособности уразуметь гибельные последствия  папизма.

Для решения этих проблем Петру I понадобилось ровно два десятилетия. Столько времени у Него ушло на всестороннее обдумывание способов и путей осуществления на Русской почве древне-византийской идеи Христианской Империи, в которой интересы Церкви и Государства не только могут, но и должны сливаться друг с другом.

По замыслу Императора Русская Церковь и Русское Государство должны по примеру Византии составить единый Церковно-государственный организм, в котором нет чисто Церковных и чисто Государственных задач, а есть общие программы и задачи, для решения которых Государство служит Церкви, а Церковь—Государству.

Фигура Императора—Помазанника Божия приобретала в этом организме, как и в Византии, центральное и самодовлеющее значение, ибо только в Его лице удавалось соединить, казалось бы, несоединимое—Небо и землю, Вечное и временное, Крест и меч, Церковь и Государство.

Государь был убежден, что укрепляя Свою монархическую власть, он служит не только Государству, но  и самой Церкви, благоденствие которой напрямую связано с прочностью Государственного порядка. Только Христианская Государственная Власть Самодержавного Монарха в состоянии сохранить и обеспечить свободу и процветание Церкви, и потому долг Церкви всемерно поддерживать и укреплять эту Власть, служить Государю  не за страх, а за совесть.

В этом своем убеждении и Имперском Духе Царь Петр следовал гораздо более древней традиции, чем традиция московской старины, за которую стояли Русские архиереи и старообрядческие раскольники. Их узконациональному пониманию Третьего Рима как наследника Правой Веры и Хранителя святоотеческого благочестия  Святой Благоверный Государь противопоставил более глубокое понимание призвания Русского Царства—быть преемником Римской Христианской Империи, призванной осуществить Вселенскую миссию Православия. Идея Православного Императора как Удерживающего мировую апостасию являлась прямым следствием такого понимания идеи Третьего Рима.

К этой своей Вселенской задаче Россия смогла приступить лишь с конца XVIII столетия, так как  в первые десятилетия XVIII века все усилия Петра I  и Его Преемников были направлены главным образом на решение внутренних задач—сравняться в практическом плане с европейской цивилизацией, но само переосмысление Государственной идеологии с национальной на Вселенскую приходится именно на Царствование Императора Петра I.

Воспринявший принципы Византийской Теократической традиции Император Петр I не мог рассматривать эпоху патриарха Никона, шедшую в разрез с этой традицией, ни как положительную, ни тем более как идеальную.

В своей борьбе с папистской угрозой, нависшей как над Церковью, так и над Государством, Петр I следовал традиции Византийских Императоров, которые при обнаружении папистских поползновений у Константинопольских патриархов просто на время упраздняли патриаршество и оставляли патриаршую кафедру вдовствующей, пока не находили кандидатов в патриархи, единомышленных Императору.

Продержав 20 лет патриаршую кафедру вдовствующей и не обнаружив среди Русских иерархов ни одного архиерея, способного понять глубину и размах проблем, вставших перед Русским Государством и Русской Церковью, Петр I решился на кардинальную меру и упразднил в Русской Церкви патриаршество вообще. В этом отношении он довёл практику Византийских Императоров до логического конца, выкорчевав самый корень папистских настроений Церковной иерархии. Однако никакого понимания необходимости такой меры Император Петр I со стороны Русского духовенства не встречал, напротив, оно защищало церковно-государственное двоевластие, считая его не гибельным, а спасительным и богоугодным.

В виду такого положения дел Петру I не оставалось ничего иного, как только, не касаясь принципиальных основ Церковного устройства, уничтожить оказавшееся опасным для Государства и Церкви патриаршее правление и заменить его соборным, обязав каждого члена учреждаемого собора верноподданнической присягой. Это было не нападение на Церковь со стороны Государства, как об этом потом писали сторонники  ереси  папизма, а самозащита Государства, предпринятая не против Церкви, а против разрушителей Империи, прикрывавших свои далеко не благовидные цели именем и благом Церкви.

Он не только лично не мыслил Свою Власть не Православной, но и впервые на Руси законодательно закрепил положение, что обладающий Царским Престолом Император не может исповедовать никакой другой Веры, кроме Православной, и Его обязанность – быть Верховным Защитником и Хранителем догматов Православия, блюстителем правоверия и всякого благочиния в Святой Церкви.

Петр Алексеевич лично не был против самого патриаршества в правильном его понимании. Государь хотел избрать патриархом Святителя Митрофания Воронежского, но тот преставился.  Царь пробыл у него до самой его кончины и Своими руками затворя ему очи и дав повеление заготовить всё к приличному его погребению,вышел весь в слезах. Вскоре, Он лично нес гроб с телом усопшего верного Своего архипастыря.

Вопреки расхожим утверждениям  еретиков  папистов, изо всех сил очернявших Имперскую систему Церковно-государственных отношений, Синодальный период Русской Церкви явился периодом наибольшего расцвета всех сторон Церковной жизни. После 1917 года это могли отрицать только люди с сожженной совестью, и даже такой видный представитель либерально-масонской мысли, церковный историк и министр исповеданий Временного правительства А.В. Карташев под конец жизни вынужден был признать Синодальный период Русской Церкви  “наиболее ценным, самым блестящим и славным периодом России”, “периодом Ея восхождения на значительно большую высоту почти по всем сторонам Её жизни в сравнении с Ея древним периодом”.

На этих принципах, вытекающих из древне-византийского понимания симфонии, Православная Российская Церковь благополучно просуществовала почти 200 лет вплоть до Февраля 1917 г.

То, что борцам за мнимую “свободу” Церкви от так называемого “цезарепапизма” стало понятно лишь после десятилетий существования на “свободном” Западе, куда их выбросила революция, лучшим представителям Русской Церкви и Ея Святым было известно всегда. Они понимали, что благоденствие Церкви напрямую связано с прочностью Самодержавия, что только Христианская Государственная Власть Православного Монарха в состоянии сохранить и обеспечить свободу и независимость земной воинствующей Церкви.

Да, кстати, к слову сказать, и сам термин «ЦЕЗАРЕПАПИЗМ» в применении к Царской России является надуманным и ничего не значащим словом. Его выдумали еретики паписты, ослепленные своей безумной борьбой со Святыми Царями Российской Империи.

Все великие подвижники Церкви Синодального периода от Святителя  Митрофания Воронежского и Святителя  Иннокентия Иркутского  до Святого праведного  отца  Иоанна Кронштадтского и сонма  Оптинских старцев учили о необходимости беречь и любить Государя, охранять основы  Царской власти, ибо Воля Царя выражает на земле Волю Божию.

От них невозможно было услышать ни критики Синодальной системы, ни нареканий на институт Обер-прокуратуры, ни обвинений в “цезарепапизме”, ни протестов против секуляризации Церковных земель, ни жалоб на отсутствие созыва Соборов, ни требований восстановить патриаршество, ни тем более откровенной лжи о “гнете” и “порабощении” Церкви Императорской властью. Все подобное могло исходить только от врагов Престола или от церковных честолюбцев, пекущихся о мирской власти и о своих личных или сословных привилегиях под видом заботы о благе Церкви.

Все же действительно Церковные люди мыслили и жили словами Преподобного Серафима Саровского: “После Православия Цари суть первый долг наш Русский и главное основание истинного Христианского благочестия”.

Император Николай II осознавал, что возврат к патриаршеству вновь породит проблему непрочности симфонии и её зависимости от личных отношений Царя и патриарха. Добиться бесконфликтности этих отношений можно было, по мнению Государя, лишь единственным способом: через оставление Им Престола в пользу Наследника Цесаревича Алексея Николаевича и принятия на Себя монашества и патриаршего сана. В этом случае в России установились бы гармонические симфонические отношения Церкви и Царства, подобные тем, что были в XVII веке, когда царствовал Государь Михаил Федорович Романов, а Церковью управлял Его отец, патриарх Филарет.

Однако синодальные архиереи, к которым Государь обратился со своим предложением, ответили Ему гробовым молчанием, означавшим жесткий и категорический отказ.  Государю стало ясно, насколько был прав Победоносцев, утверждавший, что за идеей патриаршества  не стоит ничего, кроме непомерных архиерейских честолюбий, и что вся шумиха вокруг патриаршества поднята людьми, ищущими только своих собственных выгод, а вовсе не блага Церкви и России.  Для Государя, который сам никогда ничего не искал лично для Себя, а всегда только блага своих подданных, было особенно больно встретить такое отношение со стороны архипастырей. Он начинал постепенно понимать, что доверить таким людям самостоятельное управление Церковью, означает погубить всё дело. Поэтому Государь принял решение воздержаться от немедленного созыва Собора. Вместо этого Он поручил Обер-прокурору Синода Победоносцеву затребовать от всех архиереев письменные предложения о желательных преобразованиях в Церкви, и повелел созвать предсоборное Присутствие, задачей которого было предварительное обсуждение намеченных к соборному рассмотрению вопросов.

Однако подробное ознакомление с присланными епархиальными архиереями отзывами, а затем и с материалами предсоборного Присутствия окончательно убедило Государя, что идея Созыва Собора и Церковной реформы является не просто несвоевременной, но явно вредной и разрушительной как для Империи, так и для Церкви.

Отзывы епархиальных архиереев ясно показывали, насколько разный смысл в Церковные реформы вкладывали Государь и подавляющее большинство иерархов. Если Русский Царь мыслил эти преобразования в неразрывной связи с интересами Православного Государства, как средство укрепления Церковно-государственных отношений, то иерархи рассуждали исходя из узко-церковных соображений, рассматривали Церковь не как часть Империи, а как сословную корпорацию, своего рода частную лавочку, интересы которой требуют не укрепления, а ослабления связи с Православным Государством.

Победоносцев справедливо указывал, что исходным посылом реформы, который её инициаторы изо всех сил стараются скрыть за туманными фразами о “соборном начале” и “каноническом строе”, было и является желание обособить Церковь от Государства, разрушить симфонию Церкви и Царства, что самым вредным образом скажется на судьбе как первой, так и второго. “Зло готовится великое и великая в духовенстве смута”,—резюмировал верный Престолу обер-прокурор.

Святой Государь Николай Александрович, следуя древней традиции Византии и России, видел идеал Православной Империи в единстве Государства и Церкви, при котором Император является центром и средоточием этого единства. Проблему Симфонии Он рассматривал не с узко-практической точки зрения, а в рамках всемирного исторического призвания Российской Империи как Третьего Рима.

Архиереи в своих отзывах следовали новой европейской традиции  разделения духовного и светского начал и полагали идеал Церковно-государственных отношений в  самостоятельности и независимости Церкви от Государства. Измельчавшая архиерейская мысль крутилась вокруг совершенно приземленных вопросов о правах Церкви и привилегиях духовенства и даже не пыталась возвыситься до Богословского осмысления идеи симфонии и исторического предназначения России.

Центральным пунктом почти всех архиерейских отзывов была мысль о необходимости  восстановления патриаршества. Только три епископа – туркестанский Паисий (Виноградов), Подольский Парфений (Левицкий) и Тульский Лаврентий (Некрасов) считали, что в институте патриаршества нет ни нужды, ни пользы; для остальных же иерархов вопрос о патриаршестве сделался своего рода навязчивой идеей.

При этом, говоря о патриаршестве, архиереи явно имели в виду не тот институт, что существовал ранее в Византии и Москве, где патриархи играли роль “первых епископов” при Царях и Императорах, укрепляя этим Церковно-государственную Симфонию.

Встав на принципиальную точку зрения о независимости Церковной власти от Государственной, Русские архиереи сознательно или неосознанно намечали создать в лице патриаршества институт разрушения симфонии. В их схеме церковно-государственных отношений патриарх фактически мыслился как неподконтрольное Императорской Власти лицо, которое находится не при Царе, а напротив Царя, и задача которого не помогать Царю, а противостоять  Ему, защищая интересы Церкви от посягательств Государственной Власти.

Ими полностью извращался сам идеал симфонии, принцип сотрудничества Церкви и Царства заменялся принципом противостояния Церковной и Государственной властей, оспаривающих друг перед другом свои права и раздирающих хитон Церковно-государственного единства Православной Империи.

В существующей Имперской системе Церковно-государственных отношений Царь как фактически, так и по закону являлся  Защитником Церкви, причем Защитником не только от угроз извне, но и от угроз изнутри в виде всевозможных расколов или архиерейского папизма. Эта была классическая древне-византийская схема симфонии. Теперь же, по мысли архиереев, защитником Церкви становился патриарх, при этом “защищать” Церковь он должен был в первую очередь от “незаконных” притязаний Императорской Власти, которая должна была обеспечивать внешнюю защиту Церкви и не вмешиваться в её “внутренние” дела. Фактические иерархи выдвигали в качестве образца папистский вариант симфонии с той незначительной разницей, что место непогрешимого папы занимал подотчетный собору патриарх. По существу, собор и должен был играть в этой схеме роль “коллективного папы”, не подчиненного Царской Власти.

Великий смысл Богопомазания Православных Царей совершенно затмился в сознании церковных реформаторов. В таинстве венчания на Царство Император благословлялся Церковью не только как Глава Государства, но прежде всего как носитель Теократической Власти и Церковного служения, как Помазанник Божий, “Хранитель Святыя Твоея Кафолическия Церкви догматов”. В молитвах таинства ясно говорилось, что миропомазанный Император поставляется Главой  над народом Божиим, то есть над земной Церковью. Духовное развенчание Царя и превращение его в мирянина, совершенное членами Присутствия, должно было рано или поздно иметь своим последствием и фактическое лишение Царя Императорской короны и превращение Его в “гражданина Романова”.

Психологически церковная среда уже оказалась готова к свержению монархии, а отсюда был лишь один шаг до практического согласия на такое свержение. Царь продолжал оставаться нужным “церковной общественности” и большинству иерархов лишь как источник различных материальных благ, привилегий и сословных преимуществ, и внутренне они уже были готовы предпочесть  Его Власть любой другой власти, которая предоставит или пообещает Церкви больше прав, привилегий и перспектив, чем Власть Царская.

Государю также было ясно, что настойчивые требования церковных реформ и “свободы” исходят вовсе не от церковного народа, а от зараженных масонскими лжеучениями околоцерковных “реформаторов”, и что конечная цель всех этих мероприятий чисто политическая—уничтожить Монархию и разрушить историческую Русскую Государственность.

Государь хорошо осознавал, что закулисные силы домогаются созыва Поместного Собора с намерением превратить его в церковный вариант Государственной Думы, а проектируемое патриаршество будет использовано этими силами как орудие борьбы с Самодержавием.

Последующие события полностью подтвердили историческую правоту Государя—созванный в 1917 году уже после свержения монархии так называемый “Всероссийский поместный собор” явился типичным революционным учреждением и не только ничего не сделал для защиты арестованного Государя и монархических начал государственности, но напротив активно участвовал в уничтожении этих начал  соборными  средствами.

Всё это свидетельствовало о том, что духовенство Русской Церкви даже в числе его лучших представителей не только перестало чтить своего Царя как Помазанника Божия, но и вообще не желает совместно работать с ним на благо Церкви и Империи. Дальнейший исторический путь Церкви духовенство больше не связывало с Царем и Монархией, более того, видело в Них главную причину всех Церковных нестроений. Православный Император воспринимался как препятствие, преграждающее путь к свободе и процветанию Церкви. Надлежало устранить эту преграду и открыть дорогу к небывалому ещё расцвету всех сторон Церковной жизни.

Грех цареборчества был уже мысленно совершен в массовом церковном сознании. Оставалось только ждать случая, когда в соответствии с общим духовным законом этот грех из области мысли перейдет в область слов и поступков.

Февральская революция явилась результатом хорошо подготовленного и тщательно спланированного заговора мировых антихристианских сил, поставивших своей целью уничтожить Российскую Империю как всемирный оплот Христианской Веры и Государственности. В практическом плане этот заговор был направлен на свержение Русской Самодержавной Монархии и персонально Императора Николая II, как Христианского Государя, Удерживающего развитие мировой  апостасии и “тайны беззакония”.

Настойчивая и целенаправленная работа мировой  закулисы по разложению церковной среды антимонархическими идеями и не православными лжеучениями принесла свои плоды: только единичные представители епископата и клира, не представлявшие  никакой организованной силы, по-прежнему были готовы защищать Царскую Власть и противодействовать революции, понимая прямую зависимость  судьбы Церкви от судьбы Монархии. Вся остальная масса, включая большинство членов Синода, считала существующее Церковно-государственное единство насильно навязанным  Церкви и безусловно вредным для Неё. Подставлять из-за этого единства Церковь под удар грядущей антимонархической революции, эта церковная масса считала верхом абсурда. Напротив, в глазах этой массы революция давала уникальный и неповторимый шанс покончить с “рабской зависимостью” Церкви от Государства.

Следует предоставить Монархию и Царя собственной участи, пусть Они погибают, если хотят, Церковь же только выиграет от этой гибели, так как обретет, наконец, желанную свободу для творческого развития всех своих живых сил, которые до сих пор сковывала Царская бюрократия,—такова была логика этих людей.

Руководимые этой идеей духовные слепцы не понимали, что отречься от Царя можно только путем прямого или косвенного отречения от Православия, и что для одержимых бесами революционеров Церковь является такой же целью как и Монархия и точно также подлежит уничтожению.

Вместе с Царем или без Него, но Церковь была обречена пострадать от революции, т.к. всякая революция есть сатанинское дело и не может не быть направлена против Церкви, воинствующей против сатаны и слуг его.

Вот только страдания вместе с Царем приобретали высший смысл Христианского мученичества, тогда как страдания без Царя превращались в мучительное наказание, ниспосланное Богом за совершенный тяжкий грех предательства Помазанника Божия.

Нераскаявшиеся в содеянном не могут почитаться мучениками, хотя бы они и были умерщвлены самым жестоким образом антихристианской властью, пришедшей на смену Богоустановленной Власти, преданного ими  Православного  Государя.

Нарушив присягу и отказавшись осудить мятежников, члены Синода поставили себя под анафему о восстающих на Царскую власть, которую они же сами и возглашали буквально за неделю до этого—19 февраля, в первое воскресенье Великого Поста. Вступив на путь измены Царю, члены Синода закономерно вступили и на путь измены Православию, попав под свою собственную анафему.

7 марта 1917 года постановлением Синода № 1223 была создана синодальная комиссия по исправлению Богослужебных книг под председательством архиепископа  Сергия (Страгородского), которой поручалось “произвести изменения в Богослужебных чинах и молитвословиях соответственно с происшедшей переменой в Государственном управлении”. Уже сама трактовка  падения Самодержавной Монархии и крушения Третьего Рима  как простой “перемены в государственном управлении”, показывала, что Самодержавный Государь в понимании членов Синода есть вовсе не Помазанник Божий, а только Верховный Правитель Государства, ничем не отличающийся от какого-нибудь американского президента. Комиссия закончила работу 18 марта, полностью вычистив упоминание о Царе из всех молитвенных книг, вплоть до молитвословов, заменяя молитвы о Царе  молитвами о “Благоверном Временном правительстве” и “Богохранимей державе Российстей”. Своим определением № 1599 Синод утвердил предложенные комиссией Страгородского изменения в Богослужебных и молитвенных книгах.

В своем революционно-богослужебном творчестве архиереи, однако, не учли  два обстоятельства:

Во-первых, власть Царствовавшего Дома Романовых основывалась не на историческом недоразумении, а на решении Церковно-земского Собора 1613 г, избравшего на Царство первого Романова и запечатлевшего верность Ему и Его Наследникам особого рода Клятвой перед Крестом и Евангелием, нарушение которой влекло за собой отлучение от Церкви и лишение спасения в Вечности. Объявляя Дом Романовых отцарствовавшим, “бывшим”, члены Синода вместе с прочими революционерами поставляли себя под эту Клятву.

Во-вторых, Богослужение Православной Церкви  представляет собой неотъемлемую часть Церковного Предания. Покушение на это Предание с целью его исказить является грехом догматического порядка и влечет за собой анафему. Таким образом, изменение Богослужебных текстов, сделанное высшими иерархами  по политическим соображениям, означало изменение Предания.

Новое же их  учение  утверждало, что Божественное происхождение имеет не только Власть Православного Государя. Царь и пришедшее Ему на смену народовластие (демократия) признавались перед Богом равноправными и одинаково Ему угодными. Через замену Богослужебных текстов Власть Помазанника Божия в сакральном, мистическом смысле уравнивалась с властью самозванцев-революционеров, которая также нуждается в молитвах Церкви за неё, как и Богоустановленная Царская Власть. Соответственно и смена Царской власти на масонскую—революция —признавалась епископатом  происшедшей “от Бога”, а не от дьявола.

В действительности же Русский православный народ на Церковно-Земском Соборе 1613 года окончательно и безповоротно определился, что управлять им до скончания века будут Цари из Дома Романовых, верность которым он засвидетельствовал особой Клятвой, связав ею как современников Собора, так и их потомков. Изменить это соборное решение 1613 года о верности Романовым не вправе никто, и с тех пор ни в каких “Учредительных Собраниях” русский народ не нуждался, не нуждается и нуждаться не будет.

Согласиться на “Учредительное Собрание” значит согласиться с тем, что источником верховной власти в Государстве является не Бог, а народ, то есть признать чисто демократический принцип власти, при котором “православнии Государи возводятся на престолы не по особливому о Них Божию благоволению”, а “по воле народа”. Иными словами, что Временное правительство, объявившее себя подчиненным демократическому Учредительному Собранию, что православные христиане, подчинившееся этому “народному” правительству, ставят себя под клятву Собора 1613 года и под анафему о восстающих на Царскую Власть, положенную в Неделю торжества Православия.

В начале двадцатого века Дух Святый говорил через Своих угодников: «заплачет Царь – заплачет и Россия, а не будет Царя – не будет и России». Вот, братья и сестры, важнейший ключ к пониманию того, что происходит сегодня.

И сейчас конечно особо важно осознать все это, чтобы не свершить измены Богу . Необходимо покаяние как изменение своего сознания для  спасения души. Аминь.

 

ВЕРНУТЬСЯ  НА НОВОСТИ